Я
повесил одежду и разулся. И не переставал любоваться женщиной – она была
какой-то уютной, домашней. И очень красивой.
Впечатление
портил лишь гипс, наложенный на безымянный палец и мизинец левой руки. Женщина
держала её за спиной, и я не сразу заметил. А когда заметил, получилось очень
неудобно – она перехватила сочувственный взгляд. Я смутился и поспешил отвести
глаза.
– Не
волнуйтесь, – жемчужно рассмеялась девушка, – это пустяки. Я вчера
неудачно поскользнулась.
Шли мы
не долго – много ли нагуляешься в трёхкомнатной квартире? Я поймал себя не
странном поведении – я шёл и восхищался походкой девушки. Ладно бы – на зад
пялился или, там, на ноги. Так ведь нет — именно восхищался, тем, как она идёт. Будто порхает.
Влюбляюсь,
что ли? А и хорошо бы. В такую – грех не влюбиться.
Увы,
всё хорошее имеет гадкое свойство заканчиваться.
Нельзя
интервью делать без уважения и интереса к собеседнику. Никак нельзя.
Мы
начали. Всё стандартно – сначала немного о себе, чтобы было из чего делать
подводку, потом обычные вопросы про творческий путь, вдохновение, кого из
мэтров считает своими учителями.
Владимир
отвечал многословно, с обильными лирическими отступлениями. Временами брал
гитару, показывал кусочки своих песен. Надо сказать, очень интересных песен.
Эдакая помесь раннего Гребенщикова и позднего Леонидова, сдобренная
истеричностью Ромы Зверя, помноженной на отвязность Хендрикса. Действительно,
что-то было в его музыке, что-то необычное. Я бы сказал – не от мира сего.
Может, зря я на парня окрысился? Просто натура у него сильно творческая,
эгоцентричная, вот Лис и ведёт себя так.
Свой
неожиданный взлёт Лис прокомментировал коротко: «Фишка попёрла» и больше ничего
не стал говорить на эту тему, как я не допытывался.
Правда,
музыкант обмолвился, что раньше «до Маши» писал совсем другие песни, но «она
стала моей музой».
Всё-таки
чужая семья – потёмки не меньше, чем чужая душа. Может, это он при посторонних
стесняется проявлять тёплые чувства? Молодой ещё, не знает, как себя с любимой женщиной
при мне держать. Короче, хоть и не сильно хочется, но понять можно.
Я ещё
немного потоптался в дверях, потом, сообразив, что выгляжу как подросток,
который никак не может расстаться с девушкой, попрощался.
Дома я
зашёл в свой живой журнал и написал: «Сегодня видел самую красивую женщину
мира. Через что – счастлив исключительно».
***
Чёрт!
Я – журналист в третьем поколении! – не смог найти слов, чтобы ещё немного
продлить общение с этой женщиной. Плохо, плохо, плохо!
***
Тут же
подумалось: «Если бы Маша была моей женой, я бы в лепёшку расшибся, но сделал
бы ей приличную кухню».
Я
пытался ей объяснить, что ничего страшного не произошло, что месяц – это сущий
пустяк, что так даже лучше, потому что слишком много информационного шума про
человека это плохо.
– Вы
мужественная женщина. Другая бы на вашем месте в обморок упала, а вы ещё
успеваете о своём мужчине думать, – я старался, чтобы она не услышала в
моём голосе жгучую зависть к Лису.
– Это
нормально для русской женщины, – улыбнулась она. – Разве нет?
***
– Думаю,
вы поняли Петю неправильно. Я действительно умышленно причиняю себе вред, но
это вовсе не мазохизм или ещё что-то в этом роде. Понимаете?
– Смутно, –
признался я.
– Ладно, –
вздохнула она. – Похоже придётся рассказать всё как есть.
Маша
замолчала, глядя на Тверскую с бесконечным потом машин. Я не торопил её.
Нам
принесли заказ. Маша молчала. Я тоже.
Наконец
она тряхнула головой и начала говорить:
– Вы
согласны, что Володя появился совершенно неожиданно и очень быстро получает
известность?
– Это
да, – я отпил кофе. – Как говорит мой коллега, «в этом смысле Земфира
по сравнению с ним – мелочь, пшик».
– Да, –
с тихой гордостью согласилась Маша, – это правда. Его ещё называют
«Золушкой от рока». Володенька злится, но это правда.
– Угу, –
пока я не понимал, к чему она клонит.
– Вы
помните сказку про Золушку?
– Конечно.
– А
вы когда-нибудь задумывались, почему фея помогла ей? – спросила Маша. И
тут же, не дав мне ответить, спросила ещё, – И чего ей это стоило?
– На
какой из вопросов отвечать?
– На
оба.
Я
пожал плечами:
– Наверное,
она любила Золошку. И вряд ли ей все эти волшебные чудеса чего-то стоили –
всё-таки она фея.
– Насчёт
любила – это правда. А вот насчёт стоимости чуда...., – она бросила взгляд
на свои руки в перчатках, – Володя действительно Золушка. И я – его фея.
Своим взлётом он обязан мне.
– Каким
образом? – я уже начал что-то подозревать, но что именно – и сам не
понимал.
Маша
глубоко вдохнула и выпалила:
– Когда
плохо мне, ему становится хорошо!
– Как
это? – я правда не понял.
– Очень
просто, – она грустно улыбнулась. – Если мне больно, плохо, грустно,
то ему сразу начинает везти. Например, снятый материал тут же ставят в номер.
– Это
совпадение, – не знаю почему, но я не хотел ей верить.
– Вы
думаете? – она вскинула брови. – Когда я сломала себе мизинец, ваш
журнал решил сделать с ним материал. «Б-2» стоил мне безымянного пальца. Эфир
на Первом – косы, которую я растила с первого класса.
Я
сглотнул, отпил кофе и промолчал.
– Вы,
кажется, не верите мне.
Я
замялся, но Маша смотрела так пристально и настойчиво, что я сказал правду:
– Это
всё слишком фантастично, чтобы я поверил.
– Это
не может быть случайностью, – сказала она.
– Зачем
вы это делаете? – во мне поднималась злоба. – Зачем истязаете себя? Я
не понимаю!
– Это
потому что вы – мужчина, – тихо сказала Маша. – Будь вы женщиной, для
вас в моих поступках не было бы ничего удивительного. Вы бы поступали так же.
– Вы
про то, что русские женщины, дескать, ждут, терпят, надеются и верят? Мол,
таков их крест и нет существа преданнее, чем русская женщина? Вы про это?!
– Успокойтесь,
Егор. Истерика вам не к лицу, – она коснулась моих рук, сжатых в
кулаки. – Я понимаю, что вы и злитесь, и ревнуете, и обижены. Наверное, на
вашем месте я бы чувствовала тоже самое.
Я
опять промолчал.
– Да,
я люблю его, и счастлива, что могу помочь ему осуществить свою мечту.
Я
отвернулся и смотрел на Тверскую.
– Он
детдомовский, – продолжала Маша, – я встретила его на Курском
вокзале. Он пел в переходе – грязный, в порванной одежде. Я не могла пройти мимо.
Я
молчал.
– Он
заслужил это. Он детдоме голодал, его постоянно били, а мне родители купили
трёхкомнатную квартиру. Он болел и играл на плохонькой гитаре, а я каталась по
заграницам.
– Мне
он рассказывал совсем другую историю, – буркнул я.
– Это
миф, который мы придумали вместе. Так больше подходит для рок-звезды.
– Послушайте,
Маша, – я не выдержал, – но ведь вы не должны чувствовать себя
виноватой из-за того, что вам в жизни повезло больше чем ему. Это же глупо!
– Я
и не чувствую себя виноватой, – мягко ответила она. – Я помогаю
любимому мужчине добиться успеха и поэтому чувствую себя счастливой. Ну, кроме
тех моментов, когда делаю себе больно.
***
Через
год Владимир Лис получил «платиновую пластинку» за то, что продал большее
полумиллиона тысяч копий своего дебютного альбома.
Узнав
об этом, я напился, и хотел набить ему морду. Не дошёл. Не набил.
Ещё
через год он стал первым русским музыкантом, получившим «Грэмми».
В этот
раз я напился ещё сильнее.
Когда
спустя полгода в новостях сообщили, что его жена, Мария Лис, покончила с собой,
я тут же выключил телевизор и, взяв отпуск на три недели, уехал к другу на
Соловки, чтобы не знать, какая же удача привалила Лису на этот раз.